Смотреть аниме онлайн, огромная коллекция аниме, всё бесплатно и без регистрации!

Текст является плодом воображения автора и никак не связан с действительностью. Любые возможные совпадения лишь особое мнение читателя.
Выделение слов курсивом случайно и не нужно искать в них скрытый смысл. Просто креативная задумка автора, не более.


Выцветшие бетонные стены, неровно покрытые зеленой краской, из-под которой, как гематомы на коже, проступали синие пятна. Предыдущее покрытие не желало уходить, не оставив в этом мире памяти о себе. А может и не предыдущее? Кто знает, сколько раз перекрашивали эту комнату. И кто, кроме нее самой, мог бы рассказать о том, что здесь происходило. Сколько судеб было сломлено здесь? Какие изощренные пытки применялись? Как часто здесь меняют стол и стулья, прикручивая их снова к полу?
Леша еще раз обернулся к двери – единственному выходу из этого мрачного, пропитанного болью, слезами и ложью, полуподвального помещения. Часов с собой не было, но он был уверен, что просидел здесь в одиночестве не меньше часа, ожидая того, кто решит его судьбу, просто выполняя свои служебные обязанности. Синяк на щеке все еще наливался, но возможности проверить ее состояние не было – приведшие его сюда плотно сковали руки за спиной, пропустив наручники через металлические прутья спинки стула.
Задержанный устроился поудобнее и принялся ждать, рассматривая комнату. Алексей думал о том, что никто из оказавшихся здесь на самом деле не знает, чем закончится допрос. Даже полицейские не скажут со стопроцентной вероятностью, кто сломается, а кто нет. Теоретически сломать можно каждого, но не каждый служитель закона перейдет ту границу, за которой у людей с твердым стержнем кончатся силы. Допросная комната – это индикатор, и прыщавый студент в очках может проявить большую стойкость, чем вор-рецидивист.
- Доброй ночи, Алексей! – прервал размышления задержанного вошедший в допросную капитан. – Что же это вы, мил человек, поспать на дежурстве спокойно не даете?
Полицейский приблизился к Леше, осмотрел его лицо, скорчил мину и расстегнул наручники. Устроившись напротив задержанного, растиравшего запястья, капитан достал какие-то бланки и сказал:
- Меня зовут Антон Евгеньевич Краско, я все еще капитан и буду заниматься вашим делом, по крайней мере, до утра. Давайте, официально, для протокола: имя, фамилия, год рождения, род деятельности?
- Алексей Иванович Кулешов, двадцатое апреля восемьдесят восьмого года, - задержанный сделал паузу, - временно безработный.
- Ба! Да мы ровесники, - радостно воскликнул Антон. - Давай на «ты» перейдем?
«Играет в хорошего полицейского. Ну, посмотрим, насколько у тебя терпения хватит», - подумал Леша, а вслух сказал:
- Почему бы и нет.
- Ну, тогда рассказывай, как докатился до жизни такой?
- Что рассказывать? Я ничего плохого не делал. Я вообще потерпевший.
- Потерпевшим сейчас побои снимают, - уже серьезнее сказал капитан. – У одного нос сломан, куда ветер дует, туда и поворачивается. У второго челюсть выбита, только и может, что мычать, но заявление подписал, сил хватило. Третий весь в синяках, за ребра держится, на рентген отправили. А у тебя только щека, ну и пара синяков на теле.
- Значит, заявления пишут?
- А ты как думал? Отделал трех персонажей - и ничего не будет?
- Ты бы, капитан, логику включил. Нормальный я вообще, чтобы в одиночку на четверых напасть? Один, правда, цыпленком оказался, убежал. Или у вас кто больше получил – тот и жертва? А то, что я только защищался, это в расчет не берется? Тогда пиши, что положено и иди спать, чего разбираться-то? Ты же уже все решил.
- Я говорю на основании тех данных, которые у меня есть, - отмахнулся Антон. – Они там поют, как соловьи, а ты молчишь. Когда человек молчит, значит, что-то скрывает. Но я хочу услышать твою версию, а для того, чтобы дело дальше передать мне их показаний за глаза хватит. Так что рассказывай.
- Хорошо, вот тебе моя версия, она же правда: иду, никого не трогаю, вижу эти, у машины своей полонез танцуют, к девчонкам пристают. Ночь на дворе, а у них музыка орет, да и сами они… В общем, замечание сделал. Они на меня поперли, угрожали обнять меня крепко. Я-то знаю, что они там, в Асламобаде, все борцы, а борцов близко подпускать нельзя, иначе - конец. А потом ваши подъехали, упаковали всех и сюда. Забавно получается: угрожали, пытались избить, а теперь гвардейцам плачутся, что обидели их. Войны Тьмы никудышные! – Кулешов с ненавистью сплюнул на пол.
- Кто-то может подтвердить твои слова?
- Ночь на дворе, кому подтверждать-то?
- Ты говорил, что они к женщинам приставали. Кто это был, знаешь?
- Нет, конечно. Просто девчонка какая-то, она убежала. Светленькая. На вид лет двадцать, но может и тридцать, кто их разберет?
- То есть, они ее не трогали, просто сказали что-то? Что именно?
- Там их песнопения на весь район, что-то крикнули ей, она напряглась. Может, и тронули бы, но тут я нарисовался и внимание на себя переключил. Короче, капитан, если ты этих редисок защищать собираешься, то разговор окончен. Я считаю, что поступил правильно, и в следующий раз сделаю так же.
Краско записал что-то в своих бумагах и отложил их в сторону.
- А теперь давай без протокола, - Антон наклонился ближе к задержанному. - При осмотре на твоем теле обнаружены татуировки: клевер, бюст Геракла и какая-то фраза на немецком в полспины, что это значит, кстати?
- «Всех люблю на свете я», - высоко поднял голову Леша.
- А-а-а, ну, это ты сегодня продемонстрировал, - хмыкнул капитан. – Так вот, татуировки эти играют не в твою пользу. Создается ощущение, что не просто так ты к выходцам с Мордорграда ночью подошел.
- То есть, если у меня клевер набит, то им можно делать все, что угодно? Между прочим, это буддистский символ, который популярен в Азии, и ничего плохого в нем нет. Колоть ее можно абсолютно свободно. Вот у меня, как у гражданина страны, объединяющей Европу и Азию, есть клевер, и есть бюст Геракла. Мои татуировки – это символ взаимосвязи востока и запада. Я свое мнение никому навязывать не собираюсь, но и чужим предрассудкам следовать не буду.
- То есть, ты большой поклонник азиатской культуры? – прищурился Краско.
- Ага, - хмыкнул Алексей, - японовед-любитель.
- И где же ты, любитель, так драться научился, что двух КМСов по борьбе в нокаут отправил?
«На футболе», - хотел ответить Кулешов, но осекся и сказал:
- Сам не знаю, как получилось. Повезло, наверное.
- Ну, везунчиком тебя точно не назовешь, - покачал головой Антон. – С учетом составленных заявлений и рисунков на твоем теле, тебе, вообще, два восемь два светит. И никто в твои слова о бинарности русской культуры не поверит. Так как у нас с тобой приватный разговор, объясни мне: что у таких, как ты, в башке творится? После Великой Войны как вы вообще можете на себя эту дрянь наносить? У вас что, деды не воевали, что ли? Мои деды погибли, сражаясь со злом, а вы теперь Никроманта боготворите!
- Если тебе фуражка так мозги сдавила, что ты это не понимаешь, то я вряд ли тебе смогу доходчиво объяснить, - огрызнулся Алексей.
- А ты попробуй! Если не хочешь в камере с сатирами остаток ночи провести.
- Мещанская позиция – если ты клюв не отворачиваешь и не позволяешь гоблинам борзеть, то сразу чернокнижник. Многие в узком кругу обсуждают, как их змееголовые, орки, леприконы достали, а сказать это любому из них в лицо – кишка тонка. А когда находится тот, кто сказал и за свои слова сумел постоять, то сразу – чернокнижник, хотя многие молчаливо одобряют, просто бояться последствий или того, что их в колдуны запишут.
- Люди все разные и среди лиц урукхайской национальности тоже много порядочных и приятных людей. У меня, например, начальник огр. Суровый мужик, с закидонами, как и все начальники, - капитан рассмеялся, - но гвардеец правильный и честный.
- Вот еще одно клише – «люди разные и среди эльфов крысолюдов хватает». Хватает, кто бы спорил. Но они у себя дома. А в гостях нужно вести себя скромно. Если бы я в Кауказград приехал и среди ночи свою музыку в машине включил на полную, пытаясь местных телок цеплять – мне бы по-быстрому пику в бок воткнули, твои местные коллеги только бы покивали со словами «Какой нехороший молодой человек». Так почему им можно себя так в моем родном городе вести? Кавалеристы появились только после того, как я уже всю работу за них сделал, где они были до этого?
- На маршруте, людей мало, а территория большая. Патруль, как только драку увидел, сразу остановился. У тебя к ним какие-то претензии? Они тебя били или что?
- Два часа НЛО покой местных жителей нарушает, а патруль это либо игнорирует, либо спит в каком-нибудь закоулке, - Кулешов посмотрел прямо в глаза капитана, изобразившего удивление. – Я регулярно наблюдаю у себя во дворе, как патрульная повозка прячется от чужих глаз за трансформаторной будкой. Они там спят, едят, трещат, а в это время кого-то на вверенной им территории убивают. Только не делай вид, что я тебе Меренгу открыл. Если ты об этом не знаешь, то ты недальновиден, или настолько некомпетентен, что обязан немедленно спасти честь офицера, выстрелив себе в голову.
- Нас постоянно сокращают, отделы и всю службу реструктуризируют. Людей не хватает. А те, что еще работают, просто не справляются. Физически не могут две смены отработать за четыре, которые положены по штатному расписанию. Пусть они вообще личной жизни не имеют, но спать-то им нужно.
- Ой, бедные-несчастные… - начал кривляться задержанный. - На амброзию они себе заработать успевают. Не можете работать в таком ритме, при этом честно – уходите. Кому вы нужны? Я и сам смогу за себя постоять, и другим помогу, особенно, если люди в форме мешать не будут. Вместо того, чтобы своих защищать, вы за деньги на сторону инопланетян становитесь.
Краско занервничал, встал. Прошелся по комнате, чтобы немного успокоиться. Он никогда не брал взяток, удавалось, конечно, зарабатывать кое-что, но никогда он дела не разваливал за деньги и глаза на доказательства не закрывал. Антона бесили подобные высказывания, но больше всего его выводило из себя то, что в них есть доля правды.
- Но не все такие! – наконец сказал капитан. – Много онкологии в органах, но есть и нормальные люди.
- А колдуны, значит, все подонки? То есть к вам нужно прислушиваться и жалеть, а мы право голоса не имеет, а когда рот открываем, нас всегда статьей о межпланетной розни заткнуть можно. Какой избирательный подход! Пророчу тебе, капитан, большое будущее. Может, даже в политику уйдешь, когда остатки совести потеряешь.
«Подловил, - подумал офицер, беря себя в руки, – ладно, мы тоже не пальцем деланные».
- Вот я тебя слушаю и пытаюсь понять. Допустим, ты всех гремлинов из этого города выдавишь. Что дальше будешь делать? Как ты правильно говорил, и среди артанийцев негодяев предостаточно, с ними как вопросы решать собираешься? Цель у тебя какая?
- Во-первых, не всех. Бормоглотов можно из джунглей в общество привезти, есть и такие, которые со временем научатся с людьми в ладу жить. Но те, кто считает воспитанность и миролюбие слабостью, должны быть усыплены или возвращены в свою, обезьянью, среду обитания. А цель у меня простая – хочу, чтобы моя мама, жена и дочь могли без страха по городу ходить в любое время суток.
- То есть, людей им опасаться нечего?
- Сначала нужно с внешним врагом разобраться, а потом с внутренним. Есть все-таки надежда, что когда-нибудь и гвардия начнет работать, а не только наши налоги обналичивать.
- Какие лозунги! - хлопнул в ладоши Антон в притворном восхищении. – Ты же вроде безработный, а о налогах заговорил. Кстати, а на что ты живешь?
- Кручусь, как могу, - пожал плечами Леша. – Иногда в автосервисе подрабатываю.
- В сервисе? А образование у тебя какое, техникум? Пошел бы, поучился, стал инженером или доктором. Пересмотрел бы свои взгляды. Менял бы жизнь людей к лучшему, - торжествовал Краско.
- Думаю, что третья вышка мне ни к чему. Для работы в автосервисе двух достаточно, - гордо вскинул подбородок Кулешов.
Краско не раз встречал кочевников с высшим образованием, но вот такой персонаж был перед ним впервые. Спортсмен, два образования, есть мозги и характер, но при этом является сторонником крайне правых взглядов. Он был интересен следователю.
- А почему ты в офисе где-нибудь не работаешь? Думаю, что мог бы устроиться со своими образованиями.
- А зачем? Чтобы на мне какой-нибудь лепрекон деньги зарабатывал? Я уж лучше как-нибудь сам по себе.
- То есть, гномов ты тоже не любишь? А потом обижаешься за то, что тебя колдуном называют, - Антон решил перевести тему.
- Я нормально к гномам отношусь. К тем, которые в Израиньгарде. У них свое государство есть, пусть там и живут. А здесь-то они зачем нужны?
- Их всегда здесь много было. Много поколений в Артании живут. Почему они переезжать должны? Только потому, что так решил какой-то Алексей Кулешов? Что же они, виноваты, что у них фамилия не на ту букву заканчивается?
- А я не по фамилии сужу. Среди моих знакомых много людей с «говорящей» фамилией, но они все себя с Артанией ассоциируют. Но есть и другие, которые в синагоги ходят, чтят праздники свои и гражданство второе имеют. Избранный народ, все дела. Нация, которая стоит выше остальных, а другие обязаны им прислуживать. Ты торукнугу почитай, изучи врага, пригодится.
- Ну, знаешь, многие себя такими считают. И арабийцы, и меренгийцы, и артанийцы, - откровенно издевался над доводами оппонента Краско.
- И все считают так, находясь дома. Пусть едут в Телав Тирит и там говорят и делают, что хотят, здесь-то зачем? Если я спрошу тебя про великие победы наших предков, ты без труда десяток эпических войн и сражений назовешь. А эта раса ростовщиков, которые на протяжении всей своей истории были рабами. Сначала служили египтянам, потом римлянам, потом вообще, как цыгане, расползлись по миру. Были бы волшебные шары, задавили бы некромантов еще до начала войны, и не пришлось бы нашим дедам погибать ради того, чтобы спасать носатых низкоросликов, неспособную ни на что, кроме подсчета золота. Никогда по-настоящему никому отпор дать не могли, всю свою жизнь ничтожеством были, а теперь гляньте – великая раса.
- Мысль ясна, - Антон перешел к интересовавшей его теме, - что ты, со своими никром… - он осекся, - чернокнижными взглядами об оборотнях думаешь?
- Я о них не думаю, - Алексей потрогал заплывший глаз, - вообще, иногда бывает. Думаю о русалках одинокими дождливыми вечерами, - задержанный рассмеялся. - И в моих мыслях они очень красивы.
- А все-таки? - настаивал капитан. – Считаешь, что их всех нужно в биореактор на переработку отправить?
Кулешов молчал. Он пристально разглядывал сотрудника полиции, сидевшего напротив. Аккуратная прическа, одежда не помята, несмотря на то, что тот вроде спал. Ни грамма неряшливости во внешнем виде. Подвижная мимика и некоторая манерность наталкивали задержанного на определенные мысли.
- Ого! – сделал вывод Леша, - да ты из этих?
Антон отвел взгляд и сказал:
- Ну, так будешь отвечать? Или к сатирам? Считаешь, что все перевертыши должны быть казнены?
- Вот ты меня слушаешь-слушаешь, а ни фига не слышишь. Что лепреконы, что орки – могут делать что угодно у себя дома. А в обществе нужно людьми быть. Это же касается оборотней. Хочешь помечать территорию – да, пожалуйста, мне-то какое дело, чем ты у себя в квартире занят. А когда вы все это на улицу выносите – это требует адекватных мер, без обид.
- В этом вопросе твои взгляды можно назвать почти либеральными, - расхохотался следователь. – То есть ты можешь с девушкой идти по улице и целоваться, а й… - Антон оборвал фразу на полуслове и, откашлявшись, продолжил:
- А два оборотня за это должны быть наказаны? Потому что это «ненормально?», - Краско показал пальцами кавычки, выделяя последнее слово.
- Знаешь, что? – неожиданно спокойно ответил Кулешов. – Ворожить тоже нормально. Все этим в молодости промышляли. Каждый, конечно, свое представлял, - он подмигнул офицеру. – Но на улицу никто волшебство творить не бегал. Потому что это, - Алексей скорчил рожу и повторил жест оппонента, - «ненормально».
- Знаешь, что говорят про оборотнефобов? – подначивал собеседника капитан.
- Дешевый психологический трюк, навязанный обществу представителями, - задержанный попытался подобрать слово, но ничего грамотного на ум не пришло, - волколаками, короче. Во-первых, фобия – это страх. А боятся хвостатых только в их детских фантазиях. А остальное модернизация уже пройденного материала. Не любишь орков и гномов – чернокнижник. Не любишь оборотней – сам такой.
- Но ведь перевертыши не выступают против ведьмаков, почему же их нужно прессовать? Бог создал их такими, значит, у него были причины.
- У него и землю затопить были причины, - вздохнул Кулешов. – Если они за терпимость, то пусть будут последовательны и уважают тех, кого Господь создал ненавидящими псину. Я этот вопрос досконально не изучал, ведь врагами оборотней не считаю, но не слышал, чтобы было какое материальное доказательства их состояния.
- Не понял, что ты имеешь в виду? – заинтересовался Антон.
- Ну, у кого-то лишняя хромосома, у кого-то родовая травма, у ДЦП есть причины. А у вас что? По мне так расстройство психики и больше ничего. Хотя, не исключено, что есть какой-то специальный ген, просто его еще не открыли. Вот чем в первую очередь заняться надо, а не парады проводить! Представь, один укол – и ты любишь самочек. Главное, ничего никому не нужно доказывать, можно жениться и завести детей. Поверь мне, это приятный процесс, - Леша очередной раз подмигнул капитану.
- А что ты скажешь, если… - начал Антон очередной вопрос.
- Хватит! – впервые повысил голос Кулешов. – Я устал. Голова болит. Отправляй меня в камеру, больше ничего обсуждать не хочу. К сатирам, так к сатирам.
- Сатиров нет, извини, - расплылся в улыбке следователь и вызвал дежурного. – Придется тебе одному в обезьяннике посидеть.
Когда задержанного увели, Краско направился в свой кабинет, но по дороге встретил одного из патрульных.
- Палыч, это вы Кулешова задержали? – спросил он.
- Кого? – удивился полицейский.
- Того, кто троих любителей лезгинки уделал.
- А, кикбоксера? Повезло им, что мы появились. Он бы их в асфальт закатал.
- Почему кикбоксер? – не понял капитан.
- Занимался в молодости, да и сейчас, наверное. Он на районе личность известная. Помнишь, в том году кто-то знахарей поломал, которые нычки рядом с детскими садами делали? Все знают, что это он. Куча свидетелей – никто не опознал. Потерпевшие тоже в отказ пошли, испугались, – хохотнул Палыч.
- Можешь меня на место сегодняшней стычки отвезти? – переварив полученную информацию, спросил Антон. – Там же ночной супермаркет рядом, может, попало что-то на камеры.
- Без проблем, это же все равно мой маршрут.
Утром Алексея привели в кабинет следователя. Глаз сильно заплыл, но болеть почти перестал. Там его встретил Краско и протянул какой-то документ.
- Подписывай и можешь быть свободен, - сказал он.
- Как?
- На записи с камер видно, как твои оппоненты себя вели, и подтвердилась версия, что они к девушке приставали, а потом подошел ты и сделал им замечание. Если ты не подтвердишь, что сказал, - капитан взял заявление одного из потерпевших, - «я вас любил, любовь еще быть может…», то претензий к тебе нет. Запись без звука.
- А их заявления? – удивился Кулешов.
- Отпечатки одного из них проходят по нераскрытому делу. Они с братом уже в бега рванули. Ну а третьего никто слушать не станет, с такими-то дружками. В общем, подписывай и вали домой.
Леша ознакомился со своими показаниями и поставил подпись. Посмотрел на следователя и спросил:
- Тебе-то это зачем?
- Тоже гоблинов не люблю. И девушке своей привет передавай, - подмигнул капитан.
- Спасибо. Оказывается и среди оборотней не от всех псиной пахнет.
- Пусть это и самый странный комплимент, который я слышал в жизни, но пожалуйста. Найди себе нормальную работу и завязывай с этой ерундой. Надеюсь, что больше тебя не увижу.
- У меня есть нормальная работа. Я Родину защищаю, и это неплохо оплачивается, - ответил Алексей, выходя из кабинета.
И они вместе, взявшись за руки, побежали по залитому утренним солнцем зеленому лугу, смеясь и наслаждаясь пением петухов. Над ними кружили феи, которым незнаком процесс дефекации, а дорогу им прокладывали единороги, откладывая радуги. Они бежали и смеялись, выкрикивая, как они любят Международную систему единиц, как она прекрасна, умна и совершенна. Главное – соблюдать правила и не говорить о плохом. Тогда это плохое не будет наполнять мир, и жизнь будет прекрасна. А правда… Да, к Лешему правду! Важны глупые правила, а не здравый смысл, живые мысли и настоящее творчество.

Посвящается Alex Morio, безвременно покинувшего раздел Творчество.

Часть 1. Мои двенадцать.
Меня разглядывали большие серые глаза. Лицо, с которого они смотрели, было худым с редкими пятнышками – веснушками. Русые волосы заплетены в две торчащие в разные стороны косички. На подбородке небольшая ссадина. Тонкие пальцы девочки пытались заправить за ухо выбившуюся из косички прядь.
- Что никак не налюбуешься на такую красоту? – с ехидством спросила Вика, стукнув меня лбом о зеркало. – Никому ты не нужна! – нависла она надо мной. — Будешь сидеть тут до восемнадцати лет, мелочь тощая!
Терпеть её не могу… Потёрла лоб, чтоб шишка не вскочила.
- Сколько раз говорила, не занимать место возле зеркала! — толкнула она меня в сторону. – И нечего на меня так зыркать!
Я опустила глаза и вышла из комнаты. Нет у меня сегодня настроения с ней ссориться, да и ссадина на подбородке ещё не зажила. Получу ещё одну — меня накажут, даже без еды могут оставить. Это того не стоит. Пойду в библиотеку, туда она точно не сунется, а я хоть спокойно до обеда посижу.

Здесь, как всегда, тихо и пахнет пылью. Библиотекарша перебирает книги: заклеивает порванные и тихонечко ругается себе под нос.
- Ты опять прячешься от девчонок? – поправила она свои очки. – Что на этот раз вы не поделили?
- Ничего. Сегодня погода плохая, и у Вики плохое настроение. Можно я тут тихонечко посижу? Я не буду вам мешать…
Библиотекарша не ответила, но и не выгнала. Кроме меня, сюда почти никто не ходил. Наплыв учеников был только тогда, когда на уроке задавали прочитать новое произведение.
Прислонилась носом к стеклу, дохнула. На запотевшем пятне нарисовала солнце. Сквозь него была видна полосатая труба котельной. Она словно дракон выдыхала в серое небо дым. Оттуда падал не совсем белый снег. Проходящие под окнами люди превращали его в холодную, грязную мешанину.
Библиотекарша положила передо мной книжку.
- Что сидеть зазря? Вот, хоть почитай, девочкам нравится такие сказки.
Я оторвалась от наблюдения за прохожими и посмотрела на книгу. В груди все сжалось… Стало трудно дышать… Точно такая была у нас дома, и мама часто читала её мне…

Часть 2. Взгляд в прошлое.
До событий того злополучного дня я никогда не задумывалась какие милые ямочки появлялись на щеках мамы, начинай она смеяться. Как вкусно пахло из кухни, когда она колдовала над плитой, и насколько сильно я любила заворачиваться вместе с ней в мягкий плед и читать книжки. Ну и, конечно, я совсем не обращала внимания, как кололась щетина папы, когда он целовал меня перед сном. Какие у него сильные руки, что могли без труда открывать все непобеждённые мной консервы. Он был самым храбрым, особенно когда приносил ночью воду, не зажигая света. И только лишившись всего, начала понимать ценность этих волшебных моментов. Спустя годы я благодарна памяти, что раз за разом восстанавливает заветные воспоминания, причиняя боль и напоминая о хрупкости окружающего нас мира.
***
Мы всей семьёй возвращались из мебельного магазина. Я выросла из своей кровати, и мама сказала, что нужна новая. Нам очень понравилась двухъярусная, и мы с братом уже определились, кто на каком этаже будет спать. Саньке к тому моменту исполнилось четыре годика, и родители решили переселить его в мою комнату. Мы с братишкой были в предвкушении события, кровать обещали доставить домой на следующий день. Я помню, как смотрела в окно, и загорелся зелёный свет. Машина двинулась… а затем…громкий гудок, и скрежет тормозов… Меня швырнуло в сторону, а в грудь больно врезался ремень безопасности…
Открыв глаза, я увидела синие стены больничной палаты. Позже мне скажут, что родители погибли, а у брата сломано ребро. Я не могу точно сказать, что чувствовала в тот момент… Скорее, не понимала происходящего и отказывалась верить словам врачей. Боль и страх пришли позже…
Я не плакала, загнав все чувства глубоко в себя. Рядом был братишка. Боясь ещё больше напугать Саньку, я старалась казаться сильной и способной защитить его. Но внутри меня была буря: очень хотелось расплакаться и уткнуться в тёплые, спасительные объятья мамы. Жизнь так распорядилась: десятилетней девочке пришлось взять роль старшей в семье, или, вернее, в том, что от неё осталось. Бабушек и дедушек у нас не было, они умерли до нашего с Санькой появления. А о существовании других родственников я не знала. Да и меня не интересовал этот вопрос, пока мама и папа были рядом. Ну а теперь, даже нашедшиеся дальние родственники просто не захотели забирать двоих детей. Вот так мы и попали в детский дом номер сорок один.

Живя в семье, не понимаешь насколько ты счастливый человек.
Детский дом, в который нас определили, был двухэтажным зданием. По внешнему виду трудно было определить, как давно его ремонтировали. Местами, со стен, отвалились куски побелки, и зияли дыры, открывающие кирпичное нутро здания. Коридоры же были покрыты выцветшей зелёной краской. Для хоть какого-то украшения, на стенах были развешаны рисунки немногочисленных воспитанников и плетущиеся цветы, с трудом выживающие под слоем пыли. Потолки второго этажа украшал узор из жёлто-коричневатых разводов, не позволяя белому цвету выделяться на фоне остального «великолепия». Педагоги и дети словно специально были подобраны к этому зданию. Мрачные лица скрывали лицемерные маски с улыбками. Будто отрепетированными, участливыми голосами они поддерживали нас с братом.
Спустя некоторые время я пойму, что в тот момент, попав в непривычную обстановку, всё окружающее меня показалось отвратительным и противоестественным. Привыкание давалось с трудом. Единственной причиной того, что я ни сдавалась и не впадала в апатию, был мой братишка. Его воспитание и поддержка стало смыслом жизни. Поэтому я дала себе слово, что ради него перетерплю все испытание, какие бы ни выпали на мою долю.

Прошло около года, как я и Санька оказались в стенах детдома. Мы потихоньку стали привыкать к требованиям педагогов и негласным законам среди воспитанников. Я не скажу, что жизнь стала налаживаться, но мы выживали, поддерживая друг друга. Хотя, иногда, меня всё-таки выбивали из колеи разговоры Саньки о родителях: о том, как он скучает по ним и хочет вновь увидеть. Обычно после этого я уходила в туалет для девочек и долго не могла унять льющиеся слезы. И пусть меня расстраивали воспоминания о маме и папе, ещё больше я боялась, что пройдёт время, и родные образы сотрутся из памяти брата. Поэтому я иногда сознательно начинала разговор о родителях.
В один самый обыкновенный день учительница сказала, что директор вызывает меня к себе. Хотя я иногда посещала его из-за своей неуклюжести, а ещё чаще из-за нежелания находить общий язык с другими воспитанниками. Сегодня не произошло ничего, что могло привести меня туда. Когда я вошла, директриса вежливо попросила меня присесть напротив и даже предложила чай с зефиром. Её поведение сразу вызвало подозрение, так как обычно она разговаривала со мной строго. Зефир же давали в столовой только по большим праздникам, или когда приезжала очередная комиссия.
- Деточка, — обратилась она приторным голосом, — у меня к тебе очень серьёзный разговор! Вы с братом живёте у нас не так долго, но ты девочка умная… — эти слова подтвердили опасения в её недобрых намерениях.
В руках директриса теребила какую-то папку.
- Не буду ходить вокруг да около, твоего брата хотят усыновить.
- А меня? – заколотилось в груди сердце.
- Только его… Он маленький и сможет адаптироваться в новой семье. Ты же взрослая и сама понимаешь, что очень немногие захотят удочерить подростка. А ещё меньше вероятность того, что кто-то возьмёт вас обоих. Поэтому я советую тебе не быть эгоисткой и подумать о судьбе брата. Семья, которая хочет его усыновить порядочная и обеспеченная. Они дадут ему не только любовь и ласку, но и помогут устроиться в жизни. Как ты думаешь, что ждёт выпускников детского дома? Есть те, которые смогли добиться чего-то и нормально существуют. Но окружающий мир с трудом пускает в себя детдомовцев. Поэтому мало кого из выпускников ждёт счастливая жизнь. Поверь мне, я работаю здесь уже не один десяток лет.
- Как же я?.. Останусь здесь совсем одна? – паника начинала нарастать, и слёзы потекли по щекам.
Директриса вскочила со стула и через стол дала мне пощёчину.
- Одна? – закричала она. – Большая половина детей не пережила и половины твоего счастья, у них не было дома и любящей семьи! Как ты смеешь жаловаться и истерить! Послушай меня, девочка, — уже более спокойно сказала она. – Я хочу, чтоб ты поняла: у твоего брата появился шанс начать жизнь заново. Понимаю, тебе сейчас страшно. Но подумай, чего ты можешь лишить его, из-за желания удержать рядом с собой, – уже совсем успокоившись и сев на место, сказала директриса. – Сейчас можешь идти.
Я встала и на ватных ногах поплелась к двери.
- Постой! — окликнула она меня.
Я повернулась.
- Отпусти его…
Дверь за мной закрылась.
***
- Дорогая! Почему ты стоишь здесь совсем одна? – на плечо легла тёплая морщинистая рука. – Что это? У тебя на глазах слезы? Почему мне кажется, они не от радости?.. Снова вспоминаешь детство и своего братишку?
- От тебя трудно скрыть, что у меня на сердце, мама Оля.
- Ты сделала все, что могла. Незачем корить себя снова и снова.
- Да, но мне кажется, что не во все двери я стучалась, не все инстанции обошла…
- Кто ж знал, что старое здание детдома сгорит вместе с документами. Его давно нужно было снести! Ещё тогда я удивлялась, как государство позволяло жить в нём детям. Так что вытри слёзы! – протянула она мне вышитый носовой платок. — Ты долго ждала этого события! Идём, тебя все уже ждут!
Я открыла дверь и шагнула в ярко освещённую залу, наполненную людьми…

Часть 3. Волшебница.
В свои тринадцать лет я сделала вывод, что дни бывают нескольких видов: раздражающе нудные, жутко неудачные и абсолютно бесполезные. Последний вариант мне предстояло пережить сегодня, а именно день открытых дверей. А значит, что придут люди, готовые взять в свою семью ребёнка. Мне же этот день не сулил ничего хорошего, кроме воспоминаний о том, что я потеряла. Библиотека сегодня закрыта, и некуда спрятаться от кучки взрослых, с интересом разглядывающих туда-сюда снующих детей. Поэтому я постаралась забиться в угол общей комнаты, куда согнали причесанных и опрятно одетых мальчиков и девочек. На столик я поставила стакан воды и коробочку акварельных красок. Их вместе с альбомом подарила мне библиотекарша на Новый год.
Раньше, когда я ещё жила дома, казалось, рисовать – это скучно. У меня было множество красивых игрушек, постоянно что-то придумывающая мама и, конечно, компьютер. Сейчас же, кроме красок и выяснения отношений с Викой почти ничего не радовало. Рисование отвлекало от созерцания надоевших лиц. Однажды, Вика начала смеяться и вырывать мои рисунки. Что на меня тогда нашло, сама не понимаю... Я, словно дикий зверёк, вцепилась ей в волосы и даже укусила. Именно после этого события Вика сказала, что такую психованную опасно держать среди нормальных детей и попросила отправить меня в дурдом. Зато я наконец перестала её бояться. Теперь Вика даже близко не подходила к «психованной», особенно когда я рисовала.
На уроках ИЗО учительница объясняла нам правила и показывала разные приёмы. Я очень хотела научиться всему. Но почему-то мне никогда не ставили пятёрок. Как объяснила учительница: мол, рисунки были слишком яркими и неестественными. Как бы я ни старалась, никак не получалось дотянуть до нужного уровня серости.
И вот сегодня, в совершенно бесполезный день, я решила спрятаться от окружающего мира и погрузиться в разноцветный водоворот красок. Мне давно хотелось нарисовать лошадь. Я с самого детства любила этих красивых, статных животных и даже прочитала о них все книжки, которые были в библиотеке. Взяв в руки карандаш, приступила к рисунку. Самое трудной оказалась голова. Раз за разом мне приходилось стирать ложащиеся ни так линии. В воображении я чётко представляла, как всё должно получиться: глаза, грива, ноздри. На деле же выходила какая-то абракадабра. Но ничего, повозившись ещё немного, мне всё-таки удалось нарисовать животное, хоть отдалённо напоминающее лошадь. Перейдя к раскрашиванию, выбрала, как сказала бы учительница, неестественный фиолетовый цвет. Тут я почувствовала, что за спиной кто-то стоит и наблюдает. Раздражение начало пробираться ко мне в голову. О ужас! Я набрала слишком много воды и краски, лошадь, нарисованная с таким трудом, поплыла! Очень сильно захотелось повернуться и накричать на того, кто отвлёк меня от работы. Но я не успела…
- Ой, какая жалость! Давай я помогу тебе! – услышала я женский голос.
Дамочка выхватила кисточку из моей руки и вытерла о вышитый носовой платочек. Затем, в несколько секунд, поправила уплывающую лошадь. Она с теплотой посмотрела сквозь очки в золотистой оправе и спросила:
- Можно я продолжу твой рисунок?
Забыв от неожиданности о своём гневе, кивнула в ответ. То, что произошло дальше, ничем иным, как волшебством, я назвать не могу. Сделав ещё несколько мазков, она слегка подправила статность моей лошадки. Потом, макнула кисть в голубую краску, и по листу разлилось небо. Ещё взмах и лошадка уже не висела в воздухе, а паслась на зелёном лугу.
- Как вы это делаете? Вы художница? – с удивлением и восторгом спросила я.
- Не совсем… Я преподаю в художественной школе. А тебе, как я посмотрю, нравиться рисовать?
- Очень! Жаль вот только голова с руками не дружит…
- А у вас здесь преподают рисование?
- Да, но учительница по ИЗО занесла меня в список безнадёжных учеников.
- Почему же? Лошадка вышла довольно неплохо. Правда, она по какой-то причине вся испачкалась в фиолетовой краске…
- Именно поэтому учительница так недовольна. А мне не хочется, чтоб было как у всех… Поэтому мои рисунки никому не нравятся.
- Можешь мне показать другие свои работы? Конечно, если хочешь услышать мнение профессионала, — присела на соседний стул она.
Я протянула свой альбом. Некоторое время она листала его с задумчивым выражением лица.
- Итак, готова?
- Угу, — кивнула я.
- Если учесть, что ты никогда специально не училась рисовать, то работы неплохие. В нашей школе тебя быстро подучат выражать свои мысли на бумаге. А насчёт цвета... Мне, наоборот, понравились. Они очень яркие, даже весёлые…Совсем непохожие на большинство рисунков, которые я видела в коридоре. Словно ты и не отсюда вовсе…
Я почти уткнулась носом в стол, чтоб женщина не увидела предательские слезы, навернувшиеся на глазах.
- Прости, если расстроила тебя! – склонилась она ко мне.
- Ничего, все нормально… Знаете, может, именно из-за этого они такие получаются. Разноцветные краски напоминают то, что я потеряла... Но в то же время мне становится легче, и все плохое уходит... Чем ярче и необычней получаются рисунки, тем сильнее, как мне кажется, я становлюсь. Поэтому рисование не просто способ убить время, а возможность дожить до восемнадцати лет.
- Почему именно до восемнадцати?
- В этом возрасте смогу освободиться отсюда.
- Ты уже сейчас знаешь, чем будешь заниматься после выпуска?
- Я буду искать младшего брата. Его усыновили, и теперь он где-то там… Один... Без меня…— слезинка всё-таки выползла из правого глаза. — А насчёт художественной школы… Это невозможно! Нам запрещают выходить за территорию детского дома. Так что… Как бы мне этого ни хотелось…
Я почувствовала, что на плечо легла тёплая рука. Женщина достала из кармана ещё один вышитый платочек и протянула его мне.

Часть 4. Выставка.
Меня разглядывали большие серые глаза. Лицо, с которого они смотрели, было худым с редкими пятнышками – веснушками. Волосы заплетены в две торчащие в разные стороны косички. На подбородке небольшая ссадина. Тонкие пальцы девочки пытались заправить за ухо выбившуюся из косички прядь.
- Дорогой, тебя так заинтересовала эта картина? – спросила Наталья, беря меня за руку. – Ты стоишь здесь уже двадцать минут.
- Она так сильно выделяется на фоне других работ... Знаешь же, как я не люблю всех этих новомодных недохудожников. Поэтому так редко прихожу на выставки, которые ты устраиваешь. Но этот раз… Честно признаюсь: «Я удивлён»! Все картины, с одной стороны, очень реалистичны, а с другой, переполнены яркостью красок. Они, как аккумуляторы, генерируют позитивную энергию и затягивают в водоворот положительных эмоций. Такие себе антидепрессанты.
- Ты весь вечер сегодня меня решил удивлять?! – воскликнула она. — Чтоб заслужить такие комментарии, работы должны были произвести на тебя немалое впечатление. Слушай, может, напишешь небольшую статью у себя в журнале про эти самые антидепрессанты?
- Ага! Теперь все ясно! А я думаю, что это ты так настаивала на моём приходе?! Но, признаться, работы действительно интересные и необычные. Особенно эта! – кивнул я на чёрно-белый портрет. – Девчонка на нём, словно из другого, противоположного остальным работам, измерения. В этом образе сконцентрировалась вся серость, печаль и безысходность окружающего мира. Сам не пойму, почему я так увяз в этой картине. Да, кстати, про статью я подумаю…
- Это автопортрет художницы. Идём я познакомлю вас. Вон она стоит, — Наталья потянула за руку. – А как по мне, то эта работа не вписывается в общую тематику, но автор настаивала на её выставлении. Да, кстати, я, когда список составляла, подумала, что при наборе ошиблась в названии. Уточнила, оказывается, нет.
- А что за название у неё? Я даже не обратил внимание…
- «Санька». Хотя, её зовут по-другому.
- Санька, — отозвалось эхом в голове.
- Санька! — словно кто-то позвал меня ещё раз.
Я обернулся. Встретился взглядом с чёрно-белыми глазами девчонки, смотрящей с картины. Меня словно током шарахнуло. Я понял, почему так долго не мог оторваться от неё. Эти глаза были такими знакомо-родными и давно потерянными.
- Соня…— прошептал я.
- Софья Сергеевна, позвольте представить моего жениха, — услышал я голос Натальи. – Он очень впечатлён вашими работами.
И вот снова те же глаза…
- …Санька…— срывающимся голосом произнёс я.

Предисловие:

Либо тоннеля не существует, либо меня в него не пустили.

Запись 1-ая (14.09.2001):

После “пробуждения” я чувствовал себя глубоко обманутым и разочарованным; хладные костяные руки не легли на мои плечи. Она не пришла. Милосердный успокаивающий голос не звал за собой. Впрочем, никто мне не обязан. Кто вообще сказал, что там со мной будут носиться и утешать, словно малое дитё? Я был отдан на распоряжение самому себе – это сродни тому, как назвать бродягу, потерявшего дом, свободным. Слово “свобода”, вне контекста, звучит возвышенно и гордо. Но дай ему рамки – и теряется некая серьёзность, словесная главенственность. Понятие одного и того же слова можно трактовать по-разному, что и делает некоторые фразы опасными в устах того, кто относится к ним с пренебрежением. Свобода, как и всё возвышенное, требует от человека полного повиновения. Таким образом, становясь свободным от жизни, человек становится зависим от смерти и, по-прежнему, находится в плену слова. Ибо слово узнает смерть, когда умрёт последний человек.

Запись 2-ая (15.09.2001):

Я не придерживаюсь атеистических взглядов, но и не позиционирую себя как верующего; сверхъестественное, как правило, ограничивалось мистическими пропажами различных мелких предметов. Признать свою тотальную рассеянность куда страшнее, чем предположить существование духа-воришки. Но вообразить – полдела, а вот поверить – это уже высшая сфера! Я умею воображать, но не умею верить. Я не хотел ограничиваться христианством, а потому тешил себя надеждой увидеть Мару или Анубиса, встречающих меня с широко разведёнными руками. Но я строго воспитан. Что бы я им сказал? “Простите, но, кажется, я ошибся раем”? Теперь я вернулся, откуда, если верить поговорке, никто не возвращается. И что мне теперь делать, если я понял, что дух-воришка – это моя память?

Запись 3-ая (20.09.2001):

Как думаете, чем ближе подходит отпущенный срок, тем сильнее он чувствуется умирающим? Имею в виду, когда человек за месяц (или даже неделю) предрекает собственную смерть. Например, если завтра на мою голову упадёт кирпич, смогу ли я интуитивно почувствовать грядущую опасность, вовремя её предотвратив? Это бывает непосредственно в момент опасности – включается некая интуитивная программа, говорящая: “обойди”. Но… за неделю до этого? Звучит наивно. Позвольте спросить (и не посчитайте вопрос кощунственным): вы когда-нибудь смотрели в глаза людей, которым было вскоре суждено умереть? В них очень четко отражается печать Танатоса. Как часто приходилось слышать от них слова о кульминации? Многие, кого я знал, упоминали этот феномен. Мне подумалось, если такая смерть является естественной, то, когда человек умирает по случаю, она является причиной вмешательства. И кто тогда за это должен отвечать?

Запись 4-ая (20.09.2001):

Интересно, а что видели в моих глазах врачи, когда пытались “вернуть” к жизни?

Запись 5-ая (21.09.2001):

Случилось ли это прямо на операционном столе? Помню мелькающие жёлтые огоньки, белые и синие краски, которые смешивались, словно море и морская пена. Цвета, по сути, приятные. И было их, наверное, куда больше. Но всё было так быстро, что пришлось закрыть глаза. А дальше – провал. Не знаю, сколько это длилось. В очередной раз по телу прошёл электрический заряд - дефибрилляция. Кардиомонитор показывает отсутствие пульса. Нескончаемые движения рук, повторяющие одно и то же действие. Заряд за зарядом. Судорожная суета. Глаза врачей мечутся по сторонам в поисках спасительного средства. В поисках эдакой панацеи, капнул – и пациент вылечен… жив! Минимум работы - максимум прибыли. Я всё это вижу, но уже… как бы верно выразиться… со стороны. Они сострадательно переглянутся и, чуть горюя, опустят руки. Дата смерти занесена в базу (я её даже смог разглядеть). Всё и так ясно - я пропал. Скоро сообщат моим родным. Дальше весь этот фарс с погребением. Могильный бизнес – вот и прелести жизни. Прошу, похороните меня в моём дворе – и посадите на могиле дерево…

Запись 6-ая (25.09.2001):

Снова сажусь за записи, пока выдалась свободная минута - воспоминания ещё живы. Иногда память, как форточка, через которую наружу просачиваются бледные застоявшиеся воспоминания. Но чаще её приходиться держать закрытой. Так вот…

В тот момент, у меня исполнилась давняя мечта – я увидел себя со стороны. Сколько раз приходилось смотреться в зеркало, но только теперь могу точно сказать, что там всегда был кто-то другой. Я выгляжу именно так, как покоящийся на операционном столе покойник. Невысокое, худощавое тело. Русые волосы и отстраненный взгляд карих глаз. Последнее, вероятно, было иронией с моей стороны с моей стороны, но я не так и страшен, смерть - подумал я тогда - мне только к лицу. И, знаете, прекрасно, что я так решил. Как там говорил Декард? Я мыслю, следовательно, я существую? Хорошо для начала моего трагического конца. Впрочем, теперь, когда я это вспоминаю, то невольно прихожу к мысли: так ли трагичен был факт моей смерти? Если кто-то и вправе назвать меня эгоистом, то только я сам.

На что это было похоже? Знаете, как будто вернулся в младенчество! Будучи младенцем, я вряд ли осознавал тепло материнской груди или запах её молока. Ощущения были новыми и чистыми, самыми крепкими и нежными. Но сейчас я полностью в их власти - такое родное ощущение тепла и спокойствия! Я чувствую это каждой фиброй души! Это простор, беспрепятственность, независимость от мира, так как я, кажется, и есть мир, обволакивающий каждый сантиметр реальности. Будто я стал одним целым со всем, что подаётся восприятию человека и сверх того. Стал неотрывной частью чего-то большого, что принято считать жизнью - уютно чувствующая себя шестерёнка в этой запутанной системе. Я и не осознавал, насколько пошло и ограниченно звучит слово “жизнь” в устах человека. Всегда ли после смерти меня бы преследовало это ощущение? То есть, хочу сказать, если это не просто какой-то этап, связывающий начало от конца… или приятный бонус, как мелодия при звонке. Если ответ “да”, то я бы даже хотел остаться в таком состоянии как можно дольше…

Запись 7-ая (26.09.2001):

Я – выпавший из машины жизни винтик, в окружении снующих врачей, разглядываю своё тело. И что? Это вся смерть? Мне она представлялась другой. Мне нужна была подсказка, но знаков не было. Что мне делать дальше? Страшна не неизвестность, а ожидание. Я понимаю, у неё столько работы… вдруг она меня попросту не заметила? Кто я такой для неё? Мелкая сошка. Крошка в пустыне. И тут я одинок в своих начинаниях.

Нет... Опять я думаю о ней, как о чём-то материальном. Чёрти что! До чего нужно довести человека, чтобы он не смог ни на йоту усомниться в укоренившихся эталонах? Кем и когда это закладывается? Родителями? Родителями их родителей? Устрашающая градация законов и табу: не трогай руками, не прелюбодействуй, ходи в шапке, верь в Бога. Огради себя от мира незнанием и боязнью идти навстречу. Заройся в земле вместе со своими чувствами. Запрись в бункере вместе со своими мечтами о небе. Уверуй - дай слабину, отказавшись от собственных попыток в надежде, что всё решат за тебя. Искоренить этот сорняк практически невозможно, он прочно засядет в уютном гнезде человеческого сознания и будет время от времени напоминать о себе, как ноющий зуб. Я считаю, что вера подобна зависимости от курения. Разлагает тебя изнутри, уверяя, что всё идёт во благо и успокоение. Не прав? Пусть первый бросит в меня камень. И дело даже не в том, что вера кажется мне слабостью, а в том, что такую силу превратили в показательные выступления. Золото тоже может чернеть. Человек умирает – и что остаётся после него от его веры? Что есть вера без опыта? И мой опыт в том, что я очнулся часами позже.

Часами позже – а мне показалось, что прошёл десяток минут от смерти до моего спасения. Как правило, данное состояние длится три-четыре минуты. И, выходит, что я, действительно, был мёртв. Врачи наперебой говорили, что моя жизнь оборвалась с концами. Случаи выживания редки. Приводили доводы, снимки, какие-то бумаги. А я сидел живёхонький. Ещё мало чего понимая, как и они. Это был редкий случай, при котором можно смело заявить, что людям свойственно ошибаться. Вот он я! Голова болит, и всё расплывается, будто в тумане. Так вот как чувствуют себя вновь ожившие “мертвецы”? Ощущение тепла и спокойствия покинуло меня - ко мне вернулись ложные понятия доброго и злого. Голова набита свинцом от ненужной и смятой в ком информации. Мне снова холодно. Мне снова тесно. Но было что-то ещё…

Я - это снова я. Или я не прекращал быть собой?

Запись 8-ая - она же последняя (27.09.2001):

Я долго думал, что ещё рассказать. В конце концов, вывод напросился сам: жизнь – это карт-бланш, случай и риск. Смерть – это не старуха в чёрном балахоне, а долгожданная, абсолютная, вечная свобода и покой. И я был близок к этому, как никогда ранее. Прошло уже два года – и только сейчас, когда спала пелена и окрепла мысль, я пишу эти записки. И каждый раз, перечитывая, понимаю, что что-то упустил. Как ухватить ту тонкую нить, если она обретает смысл только в мире по ту сторону? Страшнее то, что придётся столкнуться с этим вновь – попасть за ширму сцены. Снова поймать её, подготовившись, но, не имея возможности вернуться назад. Я не верю в повторную удачу – от смерти не убежать даже самой смерти. И хватит на этом…

Послесловие:

Может, в тот раз… мне просто не хватило терпения немного подождать?