Смотреть аниме онлайн, огромная коллекция аниме, всё бесплатно и без регистрации!

Сформулировать идею автора, по Вашему мнению, и дать ей свою субъективную оценку.

Убедителен ли рассказ и всё, что было затронуто в нём.

Здесь можно выразить Ваше общее читательское впечатление; отметить то, что особенно запомнилось; оценить атмосферность, новизну.

Часть 1. Мои двенадцать.
Меня разглядывали большие серые глаза. Лицо, с которого они смотрели, было худым с редкими пятнышками – веснушками. Русые волосы заплетены в две торчащие в разные стороны косички. На подбородке небольшая ссадина. Тонкие пальцы девочки пытались заправить за ухо выбившуюся из косички прядь.
- Что никак не налюбуешься на такую красоту? – с ехидством спросила Вика, стукнув меня лбом о зеркало. – Никому ты не нужна! – нависла она надо мной. — Будешь сидеть тут до восемнадцати лет, мелочь тощая!
Терпеть её не могу… Потёрла лоб, чтоб шишка не вскочила.
- Сколько раз говорила, не занимать место возле зеркала! — толкнула она меня в сторону. – И нечего на меня так зыркать!
Я опустила глаза и вышла из комнаты. Нет у меня сегодня настроения с ней ссориться, да и ссадина на подбородке ещё не зажила. Получу ещё одну — меня накажут, даже без еды могут оставить. Это того не стоит. Пойду в библиотеку, туда она точно не сунется, а я хоть спокойно до обеда посижу.

Здесь, как всегда, тихо и пахнет пылью. Библиотекарша перебирает книги: заклеивает порванные и тихонечко ругается себе под нос.
- Ты опять прячешься от девчонок? – поправила она свои очки. – Что на этот раз вы не поделили?
- Ничего. Сегодня погода плохая, и у Вики плохое настроение. Можно я тут тихонечко посижу? Я не буду вам мешать…
Библиотекарша не ответила, но и не выгнала. Кроме меня, сюда почти никто не ходил. Наплыв учеников был только тогда, когда на уроке задавали прочитать новое произведение.
Прислонилась носом к стеклу, дохнула. На запотевшем пятне нарисовала солнце. Сквозь него была видна полосатая труба котельной. Она словно дракон выдыхала в серое небо дым. Оттуда падал не совсем белый снег. Проходящие под окнами люди превращали его в холодную, грязную мешанину.
Библиотекарша положила передо мной книжку.
- Что сидеть зазря? Вот, хоть почитай, девочкам нравится такие сказки.
Я оторвалась от наблюдения за прохожими и посмотрела на книгу. В груди все сжалось… Стало трудно дышать… Точно такая была у нас дома, и мама часто читала её мне…

Часть 2. Взгляд в прошлое.
До событий того злополучного дня я никогда не задумывалась какие милые ямочки появлялись на щеках мамы, начинай она смеяться. Как вкусно пахло из кухни, когда она колдовала над плитой, и насколько сильно я любила заворачиваться вместе с ней в мягкий плед и читать книжки. Ну и, конечно, я совсем не обращала внимания, как кололась щетина папы, когда он целовал меня перед сном. Какие у него сильные руки, что могли без труда открывать все непобеждённые мной консервы. Он был самым храбрым, особенно когда приносил ночью воду, не зажигая света. И только лишившись всего, начала понимать ценность этих волшебных моментов. Спустя годы я благодарна памяти, что раз за разом восстанавливает заветные воспоминания, причиняя боль и напоминая о хрупкости окружающего нас мира.
***
Мы всей семьёй возвращались из мебельного магазина. Я выросла из своей кровати, и мама сказала, что нужна новая. Нам очень понравилась двухъярусная, и мы с братом уже определились, кто на каком этаже будет спать. Саньке к тому моменту исполнилось четыре годика, и родители решили переселить его в мою комнату. Мы с братишкой были в предвкушении события, кровать обещали доставить домой на следующий день. Я помню, как смотрела в окно, и загорелся зелёный свет. Машина двинулась… а затем…громкий гудок, и скрежет тормозов… Меня швырнуло в сторону, а в грудь больно врезался ремень безопасности…
Открыв глаза, я увидела синие стены больничной палаты. Позже мне скажут, что родители погибли, а у брата сломано ребро. Я не могу точно сказать, что чувствовала в тот момент… Скорее, не понимала происходящего и отказывалась верить словам врачей. Боль и страх пришли позже…
Я не плакала, загнав все чувства глубоко в себя. Рядом был братишка. Боясь ещё больше напугать Саньку, я старалась казаться сильной и способной защитить его. Но внутри меня была буря: очень хотелось расплакаться и уткнуться в тёплые, спасительные объятья мамы. Жизнь так распорядилась: десятилетней девочке пришлось взять роль старшей в семье, или, вернее, в том, что от неё осталось. Бабушек и дедушек у нас не было, они умерли до нашего с Санькой появления. А о существовании других родственников я не знала. Да и меня не интересовал этот вопрос, пока мама и папа были рядом. Ну а теперь, даже нашедшиеся дальние родственники просто не захотели забирать двоих детей. Вот так мы и попали в детский дом номер сорок один.

Живя в семье, не понимаешь насколько ты счастливый человек.
Детский дом, в который нас определили, был двухэтажным зданием. По внешнему виду трудно было определить, как давно его ремонтировали. Местами, со стен, отвалились куски побелки, и зияли дыры, открывающие кирпичное нутро здания. Коридоры же были покрыты выцветшей зелёной краской. Для хоть какого-то украшения, на стенах были развешаны рисунки немногочисленных воспитанников и плетущиеся цветы, с трудом выживающие под слоем пыли. Потолки второго этажа украшал узор из жёлто-коричневатых разводов, не позволяя белому цвету выделяться на фоне остального «великолепия». Педагоги и дети словно специально были подобраны к этому зданию. Мрачные лица скрывали лицемерные маски с улыбками. Будто отрепетированными, участливыми голосами они поддерживали нас с братом.
Спустя некоторые время я пойму, что в тот момент, попав в непривычную обстановку, всё окружающее меня показалось отвратительным и противоестественным. Привыкание давалось с трудом. Единственной причиной того, что я ни сдавалась и не впадала в апатию, был мой братишка. Его воспитание и поддержка стало смыслом жизни. Поэтому я дала себе слово, что ради него перетерплю все испытание, какие бы ни выпали на мою долю.

Прошло около года, как я и Санька оказались в стенах детдома. Мы потихоньку стали привыкать к требованиям педагогов и негласным законам среди воспитанников. Я не скажу, что жизнь стала налаживаться, но мы выживали, поддерживая друг друга. Хотя, иногда, меня всё-таки выбивали из колеи разговоры Саньки о родителях: о том, как он скучает по ним и хочет вновь увидеть. Обычно после этого я уходила в туалет для девочек и долго не могла унять льющиеся слезы. И пусть меня расстраивали воспоминания о маме и папе, ещё больше я боялась, что пройдёт время, и родные образы сотрутся из памяти брата. Поэтому я иногда сознательно начинала разговор о родителях.
В один самый обыкновенный день учительница сказала, что директор вызывает меня к себе. Хотя я иногда посещала его из-за своей неуклюжести, а ещё чаще из-за нежелания находить общий язык с другими воспитанниками. Сегодня не произошло ничего, что могло привести меня туда. Когда я вошла, директриса вежливо попросила меня присесть напротив и даже предложила чай с зефиром. Её поведение сразу вызвало подозрение, так как обычно она разговаривала со мной строго. Зефир же давали в столовой только по большим праздникам, или когда приезжала очередная комиссия.
- Деточка, — обратилась она приторным голосом, — у меня к тебе очень серьёзный разговор! Вы с братом живёте у нас не так долго, но ты девочка умная… — эти слова подтвердили опасения в её недобрых намерениях.
В руках директриса теребила какую-то папку.
- Не буду ходить вокруг да около, твоего брата хотят усыновить.
- А меня? – заколотилось в груди сердце.
- Только его… Он маленький и сможет адаптироваться в новой семье. Ты же взрослая и сама понимаешь, что очень немногие захотят удочерить подростка. А ещё меньше вероятность того, что кто-то возьмёт вас обоих. Поэтому я советую тебе не быть эгоисткой и подумать о судьбе брата. Семья, которая хочет его усыновить порядочная и обеспеченная. Они дадут ему не только любовь и ласку, но и помогут устроиться в жизни. Как ты думаешь, что ждёт выпускников детского дома? Есть те, которые смогли добиться чего-то и нормально существуют. Но окружающий мир с трудом пускает в себя детдомовцев. Поэтому мало кого из выпускников ждёт счастливая жизнь. Поверь мне, я работаю здесь уже не один десяток лет.
- Как же я?.. Останусь здесь совсем одна? – паника начинала нарастать, и слёзы потекли по щекам.
Директриса вскочила со стула и через стол дала мне пощёчину.
- Одна? – закричала она. – Большая половина детей не пережила и половины твоего счастья, у них не было дома и любящей семьи! Как ты смеешь жаловаться и истерить! Послушай меня, девочка, — уже более спокойно сказала она. – Я хочу, чтоб ты поняла: у твоего брата появился шанс начать жизнь заново. Понимаю, тебе сейчас страшно. Но подумай, чего ты можешь лишить его, из-за желания удержать рядом с собой, – уже совсем успокоившись и сев на место, сказала директриса. – Сейчас можешь идти.
Я встала и на ватных ногах поплелась к двери.
- Постой! — окликнула она меня.
Я повернулась.
- Отпусти его…
Дверь за мной закрылась.
***
- Дорогая! Почему ты стоишь здесь совсем одна? – на плечо легла тёплая морщинистая рука. – Что это? У тебя на глазах слезы? Почему мне кажется, они не от радости?.. Снова вспоминаешь детство и своего братишку?
- От тебя трудно скрыть, что у меня на сердце, мама Оля.
- Ты сделала все, что могла. Незачем корить себя снова и снова.
- Да, но мне кажется, что не во все двери я стучалась, не все инстанции обошла…
- Кто ж знал, что старое здание детдома сгорит вместе с документами. Его давно нужно было снести! Ещё тогда я удивлялась, как государство позволяло жить в нём детям. Так что вытри слёзы! – протянула она мне вышитый носовой платок. — Ты долго ждала этого события! Идём, тебя все уже ждут!
Я открыла дверь и шагнула в ярко освещённую залу, наполненную людьми…

Часть 3. Волшебница.
В свои тринадцать лет я сделала вывод, что дни бывают нескольких видов: раздражающе нудные, жутко неудачные и абсолютно бесполезные. Последний вариант мне предстояло пережить сегодня, а именно день открытых дверей. А значит, что придут люди, готовые взять в свою семью ребёнка. Мне же этот день не сулил ничего хорошего, кроме воспоминаний о том, что я потеряла. Библиотека сегодня закрыта, и некуда спрятаться от кучки взрослых, с интересом разглядывающих туда-сюда снующих детей. Поэтому я постаралась забиться в угол общей комнаты, куда согнали причесанных и опрятно одетых мальчиков и девочек. На столик я поставила стакан воды и коробочку акварельных красок. Их вместе с альбомом подарила мне библиотекарша на Новый год.
Раньше, когда я ещё жила дома, казалось, рисовать – это скучно. У меня было множество красивых игрушек, постоянно что-то придумывающая мама и, конечно, компьютер. Сейчас же, кроме красок и выяснения отношений с Викой почти ничего не радовало. Рисование отвлекало от созерцания надоевших лиц. Однажды, Вика начала смеяться и вырывать мои рисунки. Что на меня тогда нашло, сама не понимаю... Я, словно дикий зверёк, вцепилась ей в волосы и даже укусила. Именно после этого события Вика сказала, что такую психованную опасно держать среди нормальных детей и попросила отправить меня в дурдом. Зато я наконец перестала её бояться. Теперь Вика даже близко не подходила к «психованной», особенно когда я рисовала.
На уроках ИЗО учительница объясняла нам правила и показывала разные приёмы. Я очень хотела научиться всему. Но почему-то мне никогда не ставили пятёрок. Как объяснила учительница: мол, рисунки были слишком яркими и неестественными. Как бы я ни старалась, никак не получалось дотянуть до нужного уровня серости.
И вот сегодня, в совершенно бесполезный день, я решила спрятаться от окружающего мира и погрузиться в разноцветный водоворот красок. Мне давно хотелось нарисовать лошадь. Я с самого детства любила этих красивых, статных животных и даже прочитала о них все книжки, которые были в библиотеке. Взяв в руки карандаш, приступила к рисунку. Самое трудной оказалась голова. Раз за разом мне приходилось стирать ложащиеся ни так линии. В воображении я чётко представляла, как всё должно получиться: глаза, грива, ноздри. На деле же выходила какая-то абракадабра. Но ничего, повозившись ещё немного, мне всё-таки удалось нарисовать животное, хоть отдалённо напоминающее лошадь. Перейдя к раскрашиванию, выбрала, как сказала бы учительница, неестественный фиолетовый цвет. Тут я почувствовала, что за спиной кто-то стоит и наблюдает. Раздражение начало пробираться ко мне в голову. О ужас! Я набрала слишком много воды и краски, лошадь, нарисованная с таким трудом, поплыла! Очень сильно захотелось повернуться и накричать на того, кто отвлёк меня от работы. Но я не успела…
- Ой, какая жалость! Давай я помогу тебе! – услышала я женский голос.
Дамочка выхватила кисточку из моей руки и вытерла о вышитый носовой платочек. Затем, в несколько секунд, поправила уплывающую лошадь. Она с теплотой посмотрела сквозь очки в золотистой оправе и спросила:
- Можно я продолжу твой рисунок?
Забыв от неожиданности о своём гневе, кивнула в ответ. То, что произошло дальше, ничем иным, как волшебством, я назвать не могу. Сделав ещё несколько мазков, она слегка подправила статность моей лошадки. Потом, макнула кисть в голубую краску, и по листу разлилось небо. Ещё взмах и лошадка уже не висела в воздухе, а паслась на зелёном лугу.
- Как вы это делаете? Вы художница? – с удивлением и восторгом спросила я.
- Не совсем… Я преподаю в художественной школе. А тебе, как я посмотрю, нравиться рисовать?
- Очень! Жаль вот только голова с руками не дружит…
- А у вас здесь преподают рисование?
- Да, но учительница по ИЗО занесла меня в список безнадёжных учеников.
- Почему же? Лошадка вышла довольно неплохо. Правда, она по какой-то причине вся испачкалась в фиолетовой краске…
- Именно поэтому учительница так недовольна. А мне не хочется, чтоб было как у всех… Поэтому мои рисунки никому не нравятся.
- Можешь мне показать другие свои работы? Конечно, если хочешь услышать мнение профессионала, — присела на соседний стул она.
Я протянула свой альбом. Некоторое время она листала его с задумчивым выражением лица.
- Итак, готова?
- Угу, — кивнула я.
- Если учесть, что ты никогда специально не училась рисовать, то работы неплохие. В нашей школе тебя быстро подучат выражать свои мысли на бумаге. А насчёт цвета... Мне, наоборот, понравились. Они очень яркие, даже весёлые…Совсем непохожие на большинство рисунков, которые я видела в коридоре. Словно ты и не отсюда вовсе…
Я почти уткнулась носом в стол, чтоб женщина не увидела предательские слезы, навернувшиеся на глазах.
- Прости, если расстроила тебя! – склонилась она ко мне.
- Ничего, все нормально… Знаете, может, именно из-за этого они такие получаются. Разноцветные краски напоминают то, что я потеряла... Но в то же время мне становится легче, и все плохое уходит... Чем ярче и необычней получаются рисунки, тем сильнее, как мне кажется, я становлюсь. Поэтому рисование не просто способ убить время, а возможность дожить до восемнадцати лет.
- Почему именно до восемнадцати?
- В этом возрасте смогу освободиться отсюда.
- Ты уже сейчас знаешь, чем будешь заниматься после выпуска?
- Я буду искать младшего брата. Его усыновили, и теперь он где-то там… Один... Без меня…— слезинка всё-таки выползла из правого глаза. — А насчёт художественной школы… Это невозможно! Нам запрещают выходить за территорию детского дома. Так что… Как бы мне этого ни хотелось…
Я почувствовала, что на плечо легла тёплая рука. Женщина достала из кармана ещё один вышитый платочек и протянула его мне.

Часть 4. Выставка.
Меня разглядывали большие серые глаза. Лицо, с которого они смотрели, было худым с редкими пятнышками – веснушками. Волосы заплетены в две торчащие в разные стороны косички. На подбородке небольшая ссадина. Тонкие пальцы девочки пытались заправить за ухо выбившуюся из косички прядь.
- Дорогой, тебя так заинтересовала эта картина? – спросила Наталья, беря меня за руку. – Ты стоишь здесь уже двадцать минут.
- Она так сильно выделяется на фоне других работ... Знаешь же, как я не люблю всех этих новомодных недохудожников. Поэтому так редко прихожу на выставки, которые ты устраиваешь. Но этот раз… Честно признаюсь: «Я удивлён»! Все картины, с одной стороны, очень реалистичны, а с другой, переполнены яркостью красок. Они, как аккумуляторы, генерируют позитивную энергию и затягивают в водоворот положительных эмоций. Такие себе антидепрессанты.
- Ты весь вечер сегодня меня решил удивлять?! – воскликнула она. — Чтоб заслужить такие комментарии, работы должны были произвести на тебя немалое впечатление. Слушай, может, напишешь небольшую статью у себя в журнале про эти самые антидепрессанты?
- Ага! Теперь все ясно! А я думаю, что это ты так настаивала на моём приходе?! Но, признаться, работы действительно интересные и необычные. Особенно эта! – кивнул я на чёрно-белый портрет. – Девчонка на нём, словно из другого, противоположного остальным работам, измерения. В этом образе сконцентрировалась вся серость, печаль и безысходность окружающего мира. Сам не пойму, почему я так увяз в этой картине. Да, кстати, про статью я подумаю…
- Это автопортрет художницы. Идём я познакомлю вас. Вон она стоит, — Наталья потянула за руку. – А как по мне, то эта работа не вписывается в общую тематику, но автор настаивала на её выставлении. Да, кстати, я, когда список составляла, подумала, что при наборе ошиблась в названии. Уточнила, оказывается, нет.
- А что за название у неё? Я даже не обратил внимание…
- «Санька». Хотя, её зовут по-другому.
- Санька, — отозвалось эхом в голове.
- Санька! — словно кто-то позвал меня ещё раз.
Я обернулся. Встретился взглядом с чёрно-белыми глазами девчонки, смотрящей с картины. Меня словно током шарахнуло. Я понял, почему так долго не мог оторваться от неё. Эти глаза были такими знакомо-родными и давно потерянными.
- Соня…— прошептал я.
- Софья Сергеевна, позвольте представить моего жениха, — услышал я голос Натальи. – Он очень впечатлён вашими работами.
И вот снова те же глаза…
- …Санька…— срывающимся голосом произнёс я.

Сформулировать идею автора, по Вашему мнению, и дать ей свою субъективную оценку.

Убедителен ли рассказ и всё, что было затронуто в нём.

Здесь можно выразить Ваше общее читательское впечатление; отметить то, что особенно запомнилось; оценить атмосферность, новизну.

Предисловие:

Либо тоннеля не существует, либо меня в него не пустили.

Запись 1-ая (14.09.2001):

После “пробуждения” я чувствовал себя глубоко обманутым и разочарованным; хладные костяные руки не легли на мои плечи. Она не пришла. Милосердный успокаивающий голос не звал за собой. Впрочем, никто мне не обязан. Кто вообще сказал, что там со мной будут носиться и утешать, словно малое дитё? Я был отдан на распоряжение самому себе – это сродни тому, как назвать бродягу, потерявшего дом, свободным. Слово “свобода”, вне контекста, звучит возвышенно и гордо. Но дай ему рамки – и теряется некая серьёзность, словесная главенственность. Понятие одного и того же слова можно трактовать по-разному, что и делает некоторые фразы опасными в устах того, кто относится к ним с пренебрежением. Свобода, как и всё возвышенное, требует от человека полного повиновения. Таким образом, становясь свободным от жизни, человек становится зависим от смерти и, по-прежнему, находится в плену слова. Ибо слово узнает смерть, когда умрёт последний человек.

Запись 2-ая (15.09.2001):

Я не придерживаюсь атеистических взглядов, но и не позиционирую себя как верующего; сверхъестественное, как правило, ограничивалось мистическими пропажами различных мелких предметов. Признать свою тотальную рассеянность куда страшнее, чем предположить существование духа-воришки. Но вообразить – полдела, а вот поверить – это уже высшая сфера! Я умею воображать, но не умею верить. Я не хотел ограничиваться христианством, а потому тешил себя надеждой увидеть Мару или Анубиса, встречающих меня с широко разведёнными руками. Но я строго воспитан. Что бы я им сказал? “Простите, но, кажется, я ошибся раем”? Теперь я вернулся, откуда, если верить поговорке, никто не возвращается. И что мне теперь делать, если я понял, что дух-воришка – это моя память?

Запись 3-ая (20.09.2001):

Как думаете, чем ближе подходит отпущенный срок, тем сильнее он чувствуется умирающим? Имею в виду, когда человек за месяц (или даже неделю) предрекает собственную смерть. Например, если завтра на мою голову упадёт кирпич, смогу ли я интуитивно почувствовать грядущую опасность, вовремя её предотвратив? Это бывает непосредственно в момент опасности – включается некая интуитивная программа, говорящая: “обойди”. Но… за неделю до этого? Звучит наивно. Позвольте спросить (и не посчитайте вопрос кощунственным): вы когда-нибудь смотрели в глаза людей, которым было вскоре суждено умереть? В них очень четко отражается печать Танатоса. Как часто приходилось слышать от них слова о кульминации? Многие, кого я знал, упоминали этот феномен. Мне подумалось, если такая смерть является естественной, то, когда человек умирает по случаю, она является причиной вмешательства. И кто тогда за это должен отвечать?

Запись 4-ая (20.09.2001):

Интересно, а что видели в моих глазах врачи, когда пытались “вернуть” к жизни?

Запись 5-ая (21.09.2001):

Случилось ли это прямо на операционном столе? Помню мелькающие жёлтые огоньки, белые и синие краски, которые смешивались, словно море и морская пена. Цвета, по сути, приятные. И было их, наверное, куда больше. Но всё было так быстро, что пришлось закрыть глаза. А дальше – провал. Не знаю, сколько это длилось. В очередной раз по телу прошёл электрический заряд - дефибрилляция. Кардиомонитор показывает отсутствие пульса. Нескончаемые движения рук, повторяющие одно и то же действие. Заряд за зарядом. Судорожная суета. Глаза врачей мечутся по сторонам в поисках спасительного средства. В поисках эдакой панацеи, капнул – и пациент вылечен… жив! Минимум работы - максимум прибыли. Я всё это вижу, но уже… как бы верно выразиться… со стороны. Они сострадательно переглянутся и, чуть горюя, опустят руки. Дата смерти занесена в базу (я её даже смог разглядеть). Всё и так ясно - я пропал. Скоро сообщат моим родным. Дальше весь этот фарс с погребением. Могильный бизнес – вот и прелести жизни. Прошу, похороните меня в моём дворе – и посадите на могиле дерево…

Запись 6-ая (25.09.2001):

Снова сажусь за записи, пока выдалась свободная минута - воспоминания ещё живы. Иногда память, как форточка, через которую наружу просачиваются бледные застоявшиеся воспоминания. Но чаще её приходиться держать закрытой. Так вот…

В тот момент, у меня исполнилась давняя мечта – я увидел себя со стороны. Сколько раз приходилось смотреться в зеркало, но только теперь могу точно сказать, что там всегда был кто-то другой. Я выгляжу именно так, как покоящийся на операционном столе покойник. Невысокое, худощавое тело. Русые волосы и отстраненный взгляд карих глаз. Последнее, вероятно, было иронией с моей стороны с моей стороны, но я не так и страшен, смерть - подумал я тогда - мне только к лицу. И, знаете, прекрасно, что я так решил. Как там говорил Декард? Я мыслю, следовательно, я существую? Хорошо для начала моего трагического конца. Впрочем, теперь, когда я это вспоминаю, то невольно прихожу к мысли: так ли трагичен был факт моей смерти? Если кто-то и вправе назвать меня эгоистом, то только я сам.

На что это было похоже? Знаете, как будто вернулся в младенчество! Будучи младенцем, я вряд ли осознавал тепло материнской груди или запах её молока. Ощущения были новыми и чистыми, самыми крепкими и нежными. Но сейчас я полностью в их власти - такое родное ощущение тепла и спокойствия! Я чувствую это каждой фиброй души! Это простор, беспрепятственность, независимость от мира, так как я, кажется, и есть мир, обволакивающий каждый сантиметр реальности. Будто я стал одним целым со всем, что подаётся восприятию человека и сверх того. Стал неотрывной частью чего-то большого, что принято считать жизнью - уютно чувствующая себя шестерёнка в этой запутанной системе. Я и не осознавал, насколько пошло и ограниченно звучит слово “жизнь” в устах человека. Всегда ли после смерти меня бы преследовало это ощущение? То есть, хочу сказать, если это не просто какой-то этап, связывающий начало от конца… или приятный бонус, как мелодия при звонке. Если ответ “да”, то я бы даже хотел остаться в таком состоянии как можно дольше…

Запись 7-ая (26.09.2001):

Я – выпавший из машины жизни винтик, в окружении снующих врачей, разглядываю своё тело. И что? Это вся смерть? Мне она представлялась другой. Мне нужна была подсказка, но знаков не было. Что мне делать дальше? Страшна не неизвестность, а ожидание. Я понимаю, у неё столько работы… вдруг она меня попросту не заметила? Кто я такой для неё? Мелкая сошка. Крошка в пустыне. И тут я одинок в своих начинаниях.

Нет... Опять я думаю о ней, как о чём-то материальном. Чёрти что! До чего нужно довести человека, чтобы он не смог ни на йоту усомниться в укоренившихся эталонах? Кем и когда это закладывается? Родителями? Родителями их родителей? Устрашающая градация законов и табу: не трогай руками, не прелюбодействуй, ходи в шапке, верь в Бога. Огради себя от мира незнанием и боязнью идти навстречу. Заройся в земле вместе со своими чувствами. Запрись в бункере вместе со своими мечтами о небе. Уверуй - дай слабину, отказавшись от собственных попыток в надежде, что всё решат за тебя. Искоренить этот сорняк практически невозможно, он прочно засядет в уютном гнезде человеческого сознания и будет время от времени напоминать о себе, как ноющий зуб. Я считаю, что вера подобна зависимости от курения. Разлагает тебя изнутри, уверяя, что всё идёт во благо и успокоение. Не прав? Пусть первый бросит в меня камень. И дело даже не в том, что вера кажется мне слабостью, а в том, что такую силу превратили в показательные выступления. Золото тоже может чернеть. Человек умирает – и что остаётся после него от его веры? Что есть вера без опыта? И мой опыт в том, что я очнулся часами позже.

Часами позже – а мне показалось, что прошёл десяток минут от смерти до моего спасения. Как правило, данное состояние длится три-четыре минуты. И, выходит, что я, действительно, был мёртв. Врачи наперебой говорили, что моя жизнь оборвалась с концами. Случаи выживания редки. Приводили доводы, снимки, какие-то бумаги. А я сидел живёхонький. Ещё мало чего понимая, как и они. Это был редкий случай, при котором можно смело заявить, что людям свойственно ошибаться. Вот он я! Голова болит, и всё расплывается, будто в тумане. Так вот как чувствуют себя вновь ожившие “мертвецы”? Ощущение тепла и спокойствия покинуло меня - ко мне вернулись ложные понятия доброго и злого. Голова набита свинцом от ненужной и смятой в ком информации. Мне снова холодно. Мне снова тесно. Но было что-то ещё…

Я - это снова я. Или я не прекращал быть собой?

Запись 8-ая - она же последняя (27.09.2001):

Я долго думал, что ещё рассказать. В конце концов, вывод напросился сам: жизнь – это карт-бланш, случай и риск. Смерть – это не старуха в чёрном балахоне, а долгожданная, абсолютная, вечная свобода и покой. И я был близок к этому, как никогда ранее. Прошло уже два года – и только сейчас, когда спала пелена и окрепла мысль, я пишу эти записки. И каждый раз, перечитывая, понимаю, что что-то упустил. Как ухватить ту тонкую нить, если она обретает смысл только в мире по ту сторону? Страшнее то, что придётся столкнуться с этим вновь – попасть за ширму сцены. Снова поймать её, подготовившись, но, не имея возможности вернуться назад. Я не верю в повторную удачу – от смерти не убежать даже самой смерти. И хватит на этом…

Послесловие:

Может, в тот раз… мне просто не хватило терпения немного подождать?

Сформулировать идею автора, по Вашему мнению, и дать ей свою субъективную оценку.

Убедителен ли рассказ и всё, что было затронуто в нём.

Здесь можно выразить Ваше общее читательское впечатление; отметить то, что особенно запомнилось; оценить атмосферность, новизну.